Рождение мифа

Французский король Генрих III не зря назвал Венецию Царицей морей. Этот удивительный лагунный город был основан в начале пятого  века группой переселенцев, спасающихся от варваров, - на месте, абсолютно непригодном для строительства. Венецию заложили на островах, на сваях, что предопределило ее дальнейшую необычную судьбу. С самого начала основатели провозгласили Венецию городом-государством, независимой республикой, находящейся под покровительством Святого Марка. Удачное расположение на перекрестке морских торговых путей постепенно сделало Венецию форпостом торговли Запада с Востоком и превратило в самую богатую державу Средиземноморья.

Привлечение иностранцев стало важной частью экономики республики, и правительство Венеции тратило немалые средства, стремясь поразить иноземные делегации небывалой мощью и роскошью. Архитектурные ансамбли Венеции с их великолепными праздничными ложами, вмещавшими множество зрителей, изначально задумывались и сооружались как "праздничное пространство", как естественная среда для торжественных церемоний. К примеру, именно так решен архитектурный центр Венеции с просторной площадью Сан-Марко и парадным двором Дворца дожей. В рассказах заморских путешественников правда о Венеции дополнялась вымыслом, утрирующим ее сказочные черты. Так появился главный Миф о Венеции, заставлявший раскошеливаться богатых купцов и бедных поэтов, европейцев и азиатов. Миф, чрезвычайно выгодный самим венецианцам.

"Царица морей" пала в 1797 году под натиском войск Наполеона и перешла во владение Австрии. В республике начался упадок, эпоха господства Венеции в Средиземном море отошла в прошлое. С этой точки зрения знаковым стало сожжение Наполеоном последнего "Буцентавра" ("Bucentoro") - парадной галеры, на которой из века в век дожи в сопровождении знати раз в год отправлялись совершать обряд обручения Венеции с Адриатическим морем. Под снос пошли многие старинные здания, знатные венецианские семьи были лишены своего состояния, многие из них поспешили перебраться на материк. Однако миф о могуществе Венеции продолжал манить заморских гостей, равно как и ее облик, пострадавший от захватчиков, но не утративший своей "сказочности". С конца 18 века разоренный город жил исключительно за счет приезжих: количество собственно венецианцев стремительно сокращалось, количество же иноземных гостей с каждым годом росло.

Войдя в конце 19 века в состав объединенной Италии, Венеция не утратила статуса туристической достопримечательности, хотя существенного экономического подъема не произошло. Полуразвалившиеся здания, изъеденные сыростью фундаменты, подточенные водой пристани не ремонтируются десятилетиями, и праздничное пространство Венеции постепенно сужается до центральной площади Сан-Марко, Большого канала и нескольких набережных. Но, как ни странно, Венеция остается одним из самых роскошных и дорогих европейских городов. Появляющиеся с течением времени новые, эсхатологические мифы о близящейся гибели Венеции лишь усиливали любопытство иностранцев.

Венеция в зеркале русской литературы

"Мраморный город", "гигантский оркестр, с тускло освещенными пюпитрами палаццо", "город единственный и настоящий", город, "где кошки могут плавать, стены плакать" - все это о Венеции. "Размокшая каменная баранка", "плавучая галерея на клоаке", "незабальзамированная красавица", "город-паразит", "огромный заброшенный дом, без хозяина"- это тоже о Венеции. К каким только сравнениям не прибегали русские поэты, пытаясь передать сущность ни с чем не сравнимого города на воде.

"Гениальным безумием" назвал Герцен идею построить город на воде. "Великолепнее нелепости, как Венеция, нет. Построить город там, где город построить нельзя, - само по себе безумие; но построить так один из изящнейших, грандиознейших городов - гениальное безумие", - написал он в "Былом и думах".

Венеция никогда не страдала от невнимания иностранцев. Долгие века город жил за счет приезжих и, хорошо это понимая, всячески стремился привлечь к себе внимание, "работал на публику". В ряду попавших под очарование Венеции не последнее место занимают русские поэты.

Каждая эпоха русской литературы эксплуатировала реальные черты этой "своеобразной цивилизации", утрируя их и дополняя художественным вымыслом. Например, в 19 веке Венеция была одним из общих мест романтического пейзажа. Характерно, что возникла романтическая Венеция не из непосредственных впечатлений поэтов от города, а из знакомства с произведениями великого романтика Байрона (причем утрируя экзотику венецианских пейзажей, каналы, гондольеры, баркаролы, романтики "умалчивали" отнюдь не сказочные черты венецианского быта). На рубеже 19-20 веков, в эпоху декаданса "общим местом" стала Венеция, уходящая под воду, умирающая, прекрасный в своей гибели город забвения и смерти. Тонущий город стал настоящей находкой и для поэтов Серебряного века: положение Венеции отвечало тревожному духу крушения старого мира и нарождения еще не устоявшегося нового. В метафизическом полусказочном пространстве Венеции подходящие смыслы и образы виделись и символистам, и акмеистам.

"Чего сказать тебе о Венеции, чего бы ты не знал, чего не знал бы каждый?" - писал в 1853 году Петр Вяземский в письме А.Я. Булгакову.

Каждый из нас, пусть даже он ни разу не был в Венеции, имеет некую "идею Венеции" - из впечатлений от прочитанных книг, просмотренных фильмов, сувениров, фотографий. Иосиф Бродский в эссе "Набережная неисцелимых" пишет о том, что предшествовало его "роману" с этим городом: вначале были книги Анри де Ренье, черно-белая копия фильма Висконти "Смерть в Венеции", снятого по новелле Томаса Манна, фотография собора Сан-Марко в снегу, набор фотооткрыток, маленькая медная гондола, "которую отец купил в Китае (…) и которую родители держали на трюмо, заполняя разрозненными пуговицами, иголками, марками…". Из подобного набора культурологических клише и рождается некое абстрактное представление, которое по-своему преобразуется и дополняется в каждом новом случае. "Идея Венеции" до того самодостаточна, что о городе спокойно мог писать человек, ни разу там не бывавший (Пушкин, как известно, не был в Венеции, что не мешало ему написать строки "Старый дож плывет в гондоле…" и "Адриатические волны…"). Имена реальных и вымышленных людей, некогда живших в венецианских дворцах, будь то Карпаччо и Тинторетто, венецианский купец Шейлок и Дездемона, Казанова и Байрон, вплетаются в этот гигантский текст города, становятся частью расхожего представления о Венеции. И уже неважно, что на самом деле Дездемона не жила в одном из палаццо на Большом канале. Вымышленная Шекспиром Дездемона становится частью вымышленной Венеции Владислава Ходасевича после визита в Венецию реальную: "Вот в этом палаццо жила Дездемона… Все это неправда, но стыдно смеяться…".

От венецианских произведений расходятся, как мосты через каналы, мостики литературных ассоциаций и параллелей, явных и скрытых цитат и самоцитат. Так, написанные в 80-х годах венецианские стихотворения и эссе Бродского возвращают читателю венецианские голоса поэтов начала 20 века. "Лучшая в мире лагуна с золотой голубятней" Бродского через полвека отразила ахматовскую "Золотую голубятню у воды", амальгама венецианских зеркал из "Набережной неисцелимых" - "голубое дряхлое стекло" Мандельштама; а путь, проделанный лирическим героем Бродского от вокзала до моста Риальто, когда-то уже проделал герой стихотворения Ходасевича "Нет ничего прекрасней и привольней…".

"Идея Венеции", веками вплетающая в себя все новые даты и лица, зародилась вместе с первыми отзывами о городе, и с тех пор Венеции суждено было "сыграть" в литературе не одну роль.

Это и город-утопия, гимн торжеству человека над стихией

Это и вечный город искусств, сходящий с полотен Тинторетто, Карпаччо, Каналлето. "Надо видеть Микеланджело Венеции - Тинторетто, чтобы понять, что такое гений, то есть художник", - писал в "Охранной грамоте" Б. Пастернак.

Это куртизанка, любующаяся собой в "голубое дряхлое стекло" (О. Мандельштам "Веницейской жизни мрачной…").

Это пространство театра и карнавала, город "праздничной смерти" и вседозволенности, одновременно театральная сцена и актриса, на которую смотрят и за которой подглядывают восхищенные зрители.

Это место встреч и разлук, город любовных приключений. Разумеется, главным персонажем, навсегда связавшим дух авантюризма и эротизма с Венецией, был Казанова, описавший свои венецианские похождения в "Истории моей жизни".

Это сказочный город лабиринтов и парадоксов, находящийся вне времени и вне пространства. В любом произведении, где речь заходит о Венеции, герой непременно теряет дорогу в венецианских лабиринтах и блуждает часами, будучи в трех минутах ходьбы от нужного места.

Наконец, это город смерти, меланхолии и забвения. Красота смерти и смерть красоты именно в Венеции - после выхода "Смерти в Венеции" Томаса Манна на эту тему и в России было написано много прекрасных стихов и прозы. Умирающий город на воде стал излюбленным образом поэтов начала 20 века.

Изначальная абстрактная "идея Венеции", которая есть у каждого из нас, делает крайне своеобразным "повторное знакомство" с этим городом уже наяву. Неудивительно, что при первом реальном визите в Венецию у путешественника возникает ощущение некоего "дежа вю" или повторяющегося сна - настолько велика власть мифов о городе. Этот феномен "дежа вю" доведен до абсурда у Пастернака. Герой "Охранной грамоты" поначалу не может разобрать, где реальный город, а где - плод его фантазий: "Я не сразу понял, что это изображение Венеции и есть Венеция". То есть реальный город кажется ему менее "настоящим", чем его представление о Венеции, его "идея Венеции".

"Город-паразит, без настоящий жизни, без будущего", - этот нелестный отзыв о Венеции принадлежит В. Брюсову.

Доходы Венеции зависят от количества зрителей, приезжающих на ее представления. И, как хорошая актриса, Венеция делает все, чтобы их поток не уменьшался, играя то одну, то другую роль, "паразитируя" на своей экзотичности, на своем могущественном прошлом. "Венеция, как поблекшая кокетка, требует разорительных расходов на поддержание своих прелестей", - писал поэт и публицист В. Яковлев.

Несоответствие венецианских декораций времени стало очевидным на рубеже веков. Одно из самых ярких описаний сущности Венеции встречаем у Брюсова: "…Вся прелесть Венеции в своеобразии самого города, в жизни его каналов. Правда, многое из того, что прежде имело смысл, стало теперь игрушкой, которой тешат приезжих. Но черные тела гондол по-прежнему легки и изящны. Гондольеры по-прежнему стройны и ловки, и жесты их, вероятно, не изменились за полтысячелетия…" К слову сказать, на гондолах сейчас катаются только туристы, мечтающие погрузиться в атмосферу прошлых веков. Если бы не они, медлительные и непрактичные гондолы давно бы вытеснили быстрые моторные катерки вапоретто.

Венеция по-прежнему ничего не производит, кроме сувениров, и по-прежнему живет игрой, а все ее жители - созданием и поддержанием декораций и грима для этого театра. Свое истинное лицо Венеция никогда не покажет. Да и нужно ли? Ведь туристы едут сюда за представлением. И Венеция играет настолько артистично, что мы уже перестаем отличать явь от вымысла.

Украденные святыни

В XIII веке один священник так охарактеризовал жителей Венеции: "Венецианцы - люди жадные, упорные и суеверные; они хотели бы захватить весь мир, если бы только могли". В этой характеристике есть, безусловно, доля истины. Ведь ради блага родного города венецианцы не гнушались ничем – даже воровством и обманом.

Венеция - город прекрасный, двойственный и лукавый. Каждый дом здесь повторяется в своем отражении, и кажется, что Венеция находится в точке пересечения двух миров - обыденного и зыбко-ирреального, обманчивого. Узкие улицы заманивают пешехода в лабиринт и обрываются у воды или заканчиваются тупиком. Даже красота и могущество Венеции возросли на множестве невинных и не совсем невинных обманов. Первые жители островов лагуны были, впрочем, простодушными и бедными рыбаками. К ним присоединились многочисленные беженцы в поисках спасения от обрушившихся на Италию лонгабардов. Датой возникновения Венеции условно считается 568 г., когда патриарх Павлин со всеми святынями и церковными сокровищам бежал из Аквилеи и обосновался со своей патриархией на одном из островов. Город, защищенный от всех врагов водной преградой, стал бурно развиваться. Венецианцы отлично понимали все выгоды своего положения и с почтением относились к морю. Не случайно был издан эдикт, который гласил: "Божественный город венетов, по воле провидения на водах основанный, водами окруженный, водами, как стеной, защищается. Итак, всякий, кто дерзнет каким бы то ни было способом нанести урон государственным водам, будет судим как враг отечества".

Но не только море и лагуна помогали Венеции. Город обзавелся и другим, небесным покровителем - Святым Марком-евангелистом. И площадь Сан-Марко, но которой стоит собор Сан-Марко, стала центром всей жизни города. Но тут как раз дело не обошлось без хитрости венецианских купцов, ставшей уже в Средние века притчей во языцех. Как гласит легенда, Святой Марк возвращался морем из Аквилеи, где проповедовал новую веру, был застигнут бурей, и нашел приют на одном из островов лагуны; во сне явился ему ангел и предрек, что здесь суждено ему обрести вечный покой. Но легенда легендой, а останки святого спокойно пребывали в Александрии. Тогда венецианцы решили немного помочь божьему промыслу. В 822 г. они похитили мощи. А для того чтобы пройти турецкую таможню, положили их в ящик с товаром. И не просто с товаром, а со свининой. Турки не смогли преодолеть своего отвращения к этому продукту, и груз был пропущен без досмотра. Эта история отражена на фресках над входом в собор Сан-Марко.

Прибытие удачливых похитителей в Венецию стало важнейшим событием в жизни города. Крылатый лев, символ евангелиста Марка, отныне навсегда сделался символом Венеции. Через два века началось строительство базилики Сан-Марко. Но, несмотря на срок давности, венецианский дож боялся, что александрийцы потребуют назад тело святого. И на всякий случай в 1094 г. было объявлено о чуде появления тела святого в строящемся соборе, носящем его имя. Против чуда возражать бессмысленно, и украденных мощей назад никто не потребовал.

Впрочем, не только останки святого были похищены предприимчивыми венецианцами. Все колонны, украшающие фасад Сан-Марко, отличаются друг от друга. Видимо, потому, что привезены из разных мест. Львы на пьяцетта Леончини - площади Львят попали сюда из Византии. Оттуда же прибыли кони, стоящие на крыше преддверия собора св. Марка. Кони эти были изваяны в Греции около III века до н.э., а потом через Рим и Константинополь попали в Венецию. Правда, на коней в свою очередь польстился Наполеон и увез их во Францию, но в конце концов они все-таки был возвращены на Сан-Марко.

Колонны святых Марка и Теодора, стоящие на Пьяцетте совсем рядом с Сан-Марко и дворцом дожей, тоже вывезли из Константинополя. Да и сами скульптуры - лев Святого Марка и Святой Теодор с крокодилом - не венецианского производства. Про льва даже говорят, что он из Китая. Но более вероятно, что это все-таки иранская скульптура. А Святой Теодор вообще составлен из торса римского полководца II века и головы Митридата Понтийского. Это, кстати, византийский Святой Федор, не почитающийся католиками нигде, кроме Венеции. Устанавливал колонны в XII веке архитектор Никколо Бараттьери, который выговорил себе право расставить между этими священными символами столики для азартных игр, чтобы получать с них доход.

Доход доблестные и хитроумные венецианские мужи умели получать практически из любых источников. Так, в 1514 г. была произведена перепись всех куртизанок города с целью обложить их налогом. Куртизанок оказалось 11 тысяч, что совсем немало для города с шестидесятитысячным населением. А для того чтобы куртизанки не остались без работы и налоги исправно поступали в казну, были приняты соответствующие меры. На камне, лежащем у собора Сан-Марко, вывешивали важные объявления. В частности, здесь был обнародован закон, который повелевал венецианским гражданкам быть добрыми, ласковыми и побольше есть, чтобы приобрести пышные формы, распаляющие мужское сладострастие. Все это было необходимо, дабы пресечь распространение гомосексуализма.

Короче говоря, венецианцы добывали деньги всеми возможными способами и везли сокровища и произведения искусства со всего мира. Все это - ради блага родного города, ради красоты и могущества Венеции. И цели своей они достигли. Пусть могущество Венеции давно позади, но красота завораживает и потрясает. И прав был один путешественник XIX века, сказавший: "Тот, кто, стоя на площади Святого Марка, не чувствует, что сердце его бьется сильнее, тот может позволить себя похоронить, ибо он мертв, безнадежно мертв... Тот, у кого на площади Святого Марка не бьется сердце, не имеет его вообще".

Магические маски Венеции

Невозможно изменить судьбу. Но есть место на Земле, где раз в году можно ПОМЕНЯТЬ многое - лицо, одежду, привычки, желания, пол, возраст. Из раба превратиться в ИМПЕРАТОРА, из Золушки в ПРИНЦЕССУ, из замученной детьми и заботами домохозяйки в обольстительную КОЛОМБИНУ, из расчетливого коммерсанта в беззаботного АРЛЕКИНА.

Для того чтобы пережить все эти чудесные ПРЕВРАЩЕНИЯ, нужно всего лишь оказаться в ВЕНЕЦИИ в феврале.

Вообразите: вы бредете по темной и запутанной венецианской улочке вдоль берега узкого канала. Зима. Ночь. Туман. Пахнет апельсинами. И, как апельсины, светятся в тумане тусклые и желтые венецианские фонари. Вы далеко от центра, и до вас не долетает шум праздничной толпы.

И вдруг на едва освещенной глади канала появляется странная тень, а тишину нарушает шепот волн, гонимых веслом гондолы. Вы спешите к ближайшему мосту - оттуда удобнее следить за тем, как призрак постепенно обретает очертания. Сначала вырисовываются плащ и треуголка. Потом, постепенно, из тьмы появляется белая маска, прикрывающая глаза и нос. Ниже - кусок черного шелка, в складках которого прячутся рот и подбородок. Призрак медленно проплывает под мостом и исчезает во тьме. Это видение вы запомните на всю жизнь, а ощущение Чуда не покинет вас во все дни венецианского карнавала.

Площади и улицы, каналы и мосты самого красивого и самого странного в мире города в это время превращаются в огромную сцену, на которой разворачивается грандиозное действо самого захватывающего на свете спектакля - венецианского карнавала.

История карнавалов пережила множество взлетов и падений. Их традиция берет свое начало от языческого, еще дохристианского, праздника Римских Сатурналий. На время Сатурналий различия между господами и рабами как бы упразднялись - раб получал возможность поносить своего господина, сидеть с ним за одним столом. Более того, господин подносил рабу вино, а тот напивался, подобно свободным римлянам. На время праздника выбирали лжекороля - прообраз будущего шута, который в конце Сатурналий либо совершал самоубийство, либо погибал от ножа, огня или петли.

Когда на смену язычеству пришло христианство, на многие "варварские" обычаи, традиции и празднества был наложен запрет. Попал под него и этот праздник рабов и господ. Запрет продержался все средневековье. Но прошли столетия, и наступила эпоха Возрождения. А вместе с ней - действительное возрождение народных нерелигиозных праздников.

В 1495 году в Венеции создается ежегодный фонд для проведения карнавала. Площадь Сан Марко становится ареной, где специально натренированные собаки сражаются с быками. После кровавого зрелища на площадь высыпают акробаты, шуты и танцоры. Представление завершается пышным фейерверком. Поглазеть на праздник и поучаствовать в нем собирается все население Венеции - и чернь, и дворянство. А чтобы не омрачать карнавал сословными предрассудками и, как во времена древнего Рима, уравнять раба и господина, все надевают маски. Именно Маски - основные действующие лица венецианского карнавала. Но наивысшего расцвета и наибольшего блеска венецианские карнавалы достигли в XVIII веке - славном "сетеченто", как называют его итальянцы. Танцы на площадях и роскошные, шитые золотом и драгоценными камнями карнавальные костюмы становятся истинными образцами высокой моды. Появляются сотни игорных домов, где проигрываются огромные состояния и где при неверном свете свечей и под покровом масок целуются, любят, изменяют законным мужьям и женам прекрасные венецианки и гордые венецианцы. (Не совершить грехопадение в карнавальные дни и ночи, когда падает бдительность суровой католической церкви, было просто неприличным). Здесь же ревнивцы убивают соперников, и смерть во время карнавала считается особенно почетной и даже желанной.Именно тогда творит Карло Гольдони, именно тогда персонажи итальянской "комедии дель арте" превращаются в основных действующих лиц карнавала. На улицы выходят сотни и тысячи Арлекинов, Пьеро, Панталоне. А прелестная Коломбина становится эмблемой карнавала. С тех пор и по наши дни он начинается одинаково - с колокольни собора Сан Марко слетает привязанная к тонкой нити бумажная голубка - Коломбина. В полете она взрывается и осыпает собравшуюся на площади толпу дождем из конфетти. А дальше идут маски, маски, маски... Ах, этот XVIII век, с его блеском и утонченностью!Но все проходит... Падение Венецианской Республики, наполеоновские войны, полное неприятие католической церковью "варварских празднеств" и ... венецианскому фестивалю приходит конец.Но наступает год 1980-й и древний легендарный карнавал снова возрождается. И с ним возрождается нечто большее, чем праздник. Венеция вновь обретает частицу самой себя, своей блистательной истории, своего великого прошлого. Уже в наши дни от 100 до 200 тысяч человек с разных концов мира назначают друг другу свидания в Венеции в дни карнавала. Гигантские автомобильные пробки на въезде в город. Гигантские людские пробки у входа на площадь Сан Марко. Безудержная фантазия, беспредельное веселье, безостановочная музыка, бессонные ночи - вот что такое карнавал. И бесконечная грусть, когда он заканчивается.В течение всего года в Венеции можно купить карнавальные маски и костюмы, которые на несколько дней изменят вашу внешность, а, может быть, и вашу жизнь. Детские мечты, юношеские грезы, устремления зрелого человека, старческие надежды - все-все может исполниться в эти дни. Достаточно лишь надеть маску, забыть о реальности и слиться с карнавальной толпой, над которой витают дух Чуда, ощущение Праздника и аромат Любви.Словно яркий луч весеннего солнца, врывается карнавал в сырую и туманную венецианскую зиму. И в одно мгновение она расцвечивается золотом костюмов, серебром кружев, небесной лазурью накидок, кармином плащей, зеленью венков.Однако среди этого буйства красок, как напоминание о вечном, нет-нет да и промелькнет черная маска Смерти. Помни, человек, все проходит! А потому веселись, гуляй, пей, пой, танцуй, люби сегодня. Ведь завтра не будет НИЧЕГО.Именно в этом особенность венецианского карнавала и его отличие от множества других. Только ему присущи такие мистика и магия, особая эфемерность. Быть может, этим он обязан зимнему туману, который, словно вуаль, прикрывает фигуры в масках, придавая им еще большую таинственность и загадочность? А может, виной тому сама погружающаяся на дно залива Венеция?Шествием жонглеров и паяцев, дьяволов и архангелов начинается карнавал. А заканчивается он сжиганием чучела (помните казнь лжекороля в Древнем Риме?) и всеобщими танцами на площади Сан Марко. Между этими событиями - вечность, в которую вмешается вся жизнь. И если карнавал все же не помог вам изменить ее, то это ваша, а не его вина.

Дожи и наемники

Правитель Венеции - дож, принимая власть над городом, совершал обряд обручения с морем. На дно лагуны он бросал золотое кольцо в знак вечного союза со стихией. Но не только морская стихия обеспечивала могущество Венеции. Немалую роль в ее завоеваниях сыграли хитроумие дожей и мужество наемников…

Прекрасная и романтичная Венеция некогда была могущественной, коварной и опасной для соседей торговой республикой. Начиная с VII века ею управляли дожи, которые избирались народом пожизненно. Слово "дож" происходит от латинского "дуце", что означает вождь. Центром управления городом стал Дворец дожей на площади Сан-Марко. Фасад Дворца дожей украшен рядом белых колонн, среди которых посередине выделяются две розовые. Это место, откуда дожи представали перед своим народом во время торжественных случаев.

Конечно, попадались среди правителей самые разные - глупцы, тираны, корыстолюбцы. Но самых неподходящих венецианский народ свергал, например жестокого дожа Пьетро Кандиано, который на деньги республики в личных целях нанимал иностранные войска. Восстание горожан было ужасным - они подожгли базилику Св. Марка, герцогский замок и более 300 домов, в те времена строившихся исключительно из дерева. Так что городу, стоящему на водах, грозила реальная опасность погибнуть от огня. Но в основном дожи все-таки старались сделать все возможное для процветания государства. Причем исходили, видимо, из принципа, что цель оправдывает средства. Хитроумный дож Энрико Дандоло заставил поработать на себя крестоносцев.

Случилось это так. В 1202 г. большое воинство рыцарей, в основном французов, собиралось отплыть из Венеции на восток для освобождения Гроба Господня. Девяностолетний дож Энрико Дандоло договорился с участниками Четвертого крестового похода перевезти их в Египет за восемьдесят пять тысяч марок серебром. Но хотя дож был почти слеп из-за давнего ранения в голову, это не помешало ему проявить завидную прозорливость. Он не слишком-то верил, что крестоносцы способны заплатить означенную сумму, и потому велел венецианским кораблям отвезти воинство на один из островов лагуны. Затем суда были отведены от острова и дож потребовал деньги вперед. Предчувствие его не обмануло. Рыцари смогли наскрести только чуть больше половины оговоренной суммы. Энрико Дандоло предложил крестоносцам в качестве компенсации захватить для Венеции город Зару. Тем ничего не оставалось делать, как забыть на время о своей высокой цели и стать простыми наемниками. Кстати, почти слепой девяностолетний дож сам принял участие в походе и возглавил флот. В результате захвата Зары Венеция получила корабельный лес и устранила торгового соперника. Вдохновитель крестового похода папа Иннокентий III отлучил венецианцев от церкви. Но Дандоло это не смутило. Недаром же про венецианцев говорили, что они очень сильно верят в Святого Марка, довольно сильно в Бога и совсем не верят в Папу. Более того, Дандоло убедил крестоносцев двинуться на Константинополь. Надо ли говорить, что энергичный старец и сам опять отправился с ними. И вот Венеции достался целый квартал в Константинополе, а также часть прежних владений Византии на побережье Греции, с Критом и еще несколькими островами в придачу. Так Венеция окрепла и вступила в долгий период процветания, ибо к ней перешло господство в торговле между Европой и Востоком.

Несмотря на тесную, хоть и вынужденную связь Венеции с крестоносцами, город относился к ним с некоторым сомнением. Конечно, венецианцы всячески привечали доблестных рыцарей, но, зная их разнузданный и вспыльчивый нрав, на всякий случай старались держать их подальше от центра. И потому Оспедале-деи-Крочифери находится на окраинной (по тем временам) набережной Санта-Катерина. "Крочифери" по-итальянски значит крестоносцы, а "оспедале" - госпиталь. Это заведение было чем-то вроде реабилитационного центра или дома отдыха для воинов, вернувшихся после ратных трудов. Видимо, для того, чтобы крестоносцы не расслаблялись и не забывали о своих противниках сарацинах, Оспедале был устроен недалеко от площади мавров - Пьяцца-деи-мори, - где по углам стоят заброшенные и загадочные фигуры в восточных одеждах и тюрбанах, неизвестно кем и зачем поставленные сюда в XIII веке.

Благодарность, которую испытывали венецианцы к наемным солдатам, всегда носила несколько странный и двусмысленный характер. Свидетельство тому - памятник кондотьеру, то есть наемному полководцу, Коллеони. Бартоломео Коллеони не имел наследников и все свое состояние завещал Венецианской республике. Правда, выдвинул условие, что за это ему поставят памятник на площади Сан-Марко. Венецианцы, конечно, не хотели отказываться от солидного наследства. Но в Венеции на Сан-Марко никому нельзя воздвигнуть памятник. И уж если этой чести не удостоились великие венецианцы, то тем более нельзя потакать какому-то выскочке из Бергамо. Даже при всех его заслугах перед республикой. И тогда власти города, как им не раз случалось, пошли на хитрость. Они воспользовались неточностями в завещании кондотьера и поставили ему монумент возле Сан-Марко… Но не возле собора, а возле скуолы - здания религиозной организации, основанной с благотворительной целью, - которая также носила имя Сан-Марко. Так что Венеция получила деньги, а кондотьер Коллеони - собственное изваяние на коне работы Вероккьо на площади Сан-Джованни-и-Паоло. Не совсем там, где он хотел его видеть, но разве это важно для мертвого?

Гондолы

Поговаривают, что зимой Венеция превращается в мертвый город, так как большинство его обитателей в холодное время года перебираются на материк и отсиживаются там до прихода весны. Но зато летом здесь прохода нет от туристов, которые восхищаются буквально всем: изысканной архитектурой, узкими каналами, строгими гондолами и ажурными мостами.

Образ Венеции совершенно немыслим без гондолы. Кстати, здесь это слово произносят с ударением на первом слоге. Сейчас это преимущественно туристическое развлечение, причем весьма недешевое. Но когда-то все было иначе. Улицы города столь тесны и так часто пересекаются горбатыми мостиками, что проехать по ним невозможно. К тому же многие дома вообще не имеют выходов на улицу, в них можно попасть только с воды. И потому жители Венеции были просто вынуждены пользоваться водным транспортом. Уже в XI веке горожане плавали на длинных лодках своеобразной конструкции. Раньше гондолы были разных размеров, разных цветов, и многие из них были богато изукрашены. Но в XVIII веке в целях борьбы с расточительностью городские власти ввели закон, согласно которому все гондолы должны были соответствовать определенным стандартам.

Отныне им предписывалось быть обязательно черными и одного размера: длина - 11 метров, ширина - один метр сорок сантиметров. Вес гондолы - около шестисот килограммов. При этом ею легко управляет один человек при помощи только одного весла. Гондола - плоскодонное судно и имеет несимметричную форму. Ее левый бок шире правого на 24 см., таким образом, гондола всегда находится в несколько наклоненном состоянии. Нос украшен железным навершием - Ferro, - имеющим форму шапки дожа. Впрочем, ферро не только украшение. Это самая высокая часть гондолы, и по ней понятно, сможет ли все суденышко пройти под каким-нибудь особо низким мостиком. Сегодня горожане также пользуются только водным транспортам, но на смену гондолам пришли маленькие пароходики - вапоретто и катера. А гондольеров, которых в XVIII веке было около 14 тысяч, сейчас осталось не более четырёхсот.

Неудивительно поэтому, что в Венеции осталась лишь одна мастерская по изготовлению и ремонту гондол. Она находится на кампо Сан-Тровазо. Нельзя сказать, что работа здесь так и кипит. Но прибыль мастера, видимо, все же получают. Ведь изготовление гондол - редкий ручной труд. Для него используется девять разных пород деревьев, причем лодка собирается из 280 отдельных частей. Время изготовления одной гондолы - три года, а ее стоимость - 60 тысяч долларов.

Кстати, мастерская находится у весьма примечательной церкви. В церкви Сан-Тровазо - два входа и, соответственно, два фасада. Дело в том, что ее прихожане относились к двум враждующим партиям - николотти и кастеллани - и потому не могли войти в одни двери без драки. Впрочем, они все же находили место, где свести счеты, и регулярно встречались на понте Пуньи - мосту Кулаков. Здесь разгорались страшные битвы. И хотя дрались исключительно врукопашную, не обходилось без смертельного исхода. Кастеллани были жителями прихода Сан-Пьетро-ди-Кастелло, старейшего венецианского собора, бывшего кафедральным до того, как эти функции официально перешли к Сан-Марко. А николотти жили вокруг церкви Сан-Никколо-деи-Медиколи, что переводится как Святой Николай бродяг, и не случайно. Николотти были чернью, низшим слоем населения Венеции, но при этом довольно влиятельным. У них даже был свой выборный правитель - "дож оборванцев". Каждый год "дож оборванцев" со своей свитой отправлялся на площадь Сан-Марко, где его приветствовали дож Венеции и Сенат. А колонна с крылатым львом у церкви Сан-Никколо символизировал независимость района николотти.

С николотти старались не портить отношений, чтобы они ограничивали свою власть окраиной Венеции и не безобразничали в торговом центре города - на мосту Риальто и прилегающим к нему улицам. Мост Риальто был центром венецианской торговли, а значит, и всй средиземноморской, которая зависела от Венеции. Это один из старейших мостов Европы. Раньше он был деревянным и, естественно, страдал от многочисленных пожаров. В XV веке Риальто обрушился под тяжестью толпы, которая собралась посмотреть на регату в честь правителя города Феррары, погибло множество людей. И в XVI веке мост наконец перестроили и заменили на каменный. Еще сто лет назад здесь висела табличка: "Плевать в купающихся запрещено". А купальщики здесь действительно были. И непростые. Например, по каналу Гранде - большому каналу - плавал лорд Байрон, который вообще был большим любителем плавания. Сейчас в каналах никто не купается, они все же грязноваты. Хотя для борьбы с загрязнением вод и для сохранения хрупкой и нежной архитектуры Венеции здесь запрещено любое топливо, кроме дизельного, и существуют очень строгие ограничения скорости. Ограничения, впрочем, не распространяются на полицию и другие экстренные службы. И полицейские радостно пользуются своим преимуществом, оглашая воем сирены молчаливые стены дворцов и тихие воды каналов.